Империя красоты или царство титанического труда, волшебная фантазия или земное действо, зазеркалье или реальность, в конце концов, искусство или спорт – это естественные метания человека, наблюдающего турнир по бальным танцам. Возможность ставить вместо союза “или” - “и”, избавиться от массы дилемм, прийти в гармонию с собой и миром отечественный зритель обрел благодаря легендарному танцору Станиславу Попову. Уже семнадцать лет он - президент Русского танцевального союза, вице-президент WD&DSC (Всемирного совета по танцам и танцевальному спорту) – проводит на территории России все крупные соревнования, от чемпионатов страны до Кубков мира. В конце апреля в Москве состоялся чемпионат Европы-2005 по латиноамериканским танцам среди профессионалов. О взаимоотношениях партнеров, о танце как политическом виде искусства и о том, почему артист (казалось бы, носитель глубоко индивидуалистского мировоззрения) вдруг посвящает себя организаторской деятельности, последовательной социализации своего вида искусства - нижеследующее интервью.
- Средства массовой информации преподносят Вашу жизнь через танец, череду побед в турнирах самого разного уровня, включая Кубок мира… Разумеется, такой подход более чем оправдан. Тем не менее, ступени профессионального мастерства могут не совпадать с рубежами личностного, собственно человеческого становления…
- Всю жизнь вспоминаю одну дату. Это было пятьдесят лет назад в Киеве. Я шел по улице с двумя братьями, смотрел под ноги и думал: “А что будет завтра? Вот сегодня я иду и не знаю, что будет завтра, через год или два…” Я навсегда запомнил этот момент. Наверное, именно тогда, в семь лет, начала соображать моя голова. Маленьким я был уверен, что вижу людей насквозь, знаю, что они думают. Меня это удивляло. Я тогда не знал, что подобное свойство называется интуицией. Вообще был очень нервным, вспыльчивым, капризным, остро реагирующим на несправедливость ребенком… Все эти ощущения были еще до школы, воспоминания о которой связаны с разными личностями. Хорошо помню учителя первого класса Анну Георгиевну. И учительницу английского языка – она была очень требовательная, строгая, но благодаря этому у меня возник большой интерес к ее предмету. Через много лет моя мама случайно встретилась с ней на улице и на вопрос обо мне ответила - он вспоминает вас, говорит, что если кто-то нас в школе чему-то учил, то это были вы… Учительница прослезилась. И третий человек – преподаватель по литературе. Она одолжила у меня книжку – биографию Пушкина, изданную в конце XIX века, и не отдала назад. Но я в любом случае с благодарностью о ней вспоминаю, потому что именно она помогла мне впервые проявить свои организаторские способности. Вместе с ней классе в восьмом я организовал пушкинский кружок, ходил в музей Бахрушина, играл в спектаклях, устанавливал связи с социалистическими странами: мне присылали всякие афиши, другие материалы… Потом все замерло – я начал активно заниматься спортом: плаванием, пятиборьем.
- И ничто не обещало танцев...
- До 8 класса я вообще никогда не танцевал. В какой-то момент брат, занимавшийся в Школе танцев Парка культуры “Сокольники”, позвал меня туда. Тогда не устраивалось никаких конкурсов, турниров - что, безусловно, могло бы меня привлечь. Мы с другом хотели научиться танцевать, пошли - и меня за особые заслуги взяли в актив Школы. Это давало возможность бесплатно проходить на огороженную большую веранду парка, где иногда проходили показательные выступления, во время которых хулиганы бросали танцующим пятаки под ноги. Они это делали немножко издевательски, но никогда к нам не приставали: все-таки уважали, признавали - что-то в нас есть…
Потом я бросил танцы, стал мастером спорта по пятиборью, выступал на чемпионатах Москвы. Мне очень хотелось продолжать заниматься спортом, но к концу школы родители уже были против этого, считая, что нужно готовиться к институту. Я же во время выпускных экзаменов тайком от них участвовал в чемпионате Москвы по пятиборью, где занял третье место. Судьбу мою решила, собственно говоря, некоторая косность руководителей Центрального спортивного клуба. В то время наш любительский спорт был не таким уж любительским – существовали определенные ставки. Когда мне не дали ставку, я решил поступать в институт. Прочитал “Записки врача” Вересаева, хотел стать медиком. Но родители и брат сказали, что мужская профессия – инженер. Тогда все были увлечены атомной энергией… С репетиторами по физике и математике мне не составило труда специально для поступления освоить эти предметы, по которым в школе были тройки. В результате единственный из класса я попал в приличный институт. Тогда ценились университет, МЭИ, МАИ и МВТУ.
Однако после первой же лекции на факультете электронной техники я понял, что не совсем понятно, что буду там делать. Начал валять дурака, бездельничать с друзьями. Был уверен, что студенческая жизнь – это походы, песни у костра и участие в театре эстрадных миниатюр.
Когда первый курс закончился, брат, все это время не оставлявший надежды привлечь меня к танцам, сказал, что в доме культуры “Химик” есть замечательная девочка, которая со своим нынешним партнером танцует последний сезон… Я пошел. Аня Кушнарева расставалась со своим партнером потому, что он, как и все предыдущие, в нее влюбился. Она же - очень симпатичная, приятная, скромная девочка - была верна молодому человеку, который учился где-то под Волгоградом на летчика-истребителя, и потому отвергала других ухажеров. Увидев меня, Аня сказала: танцевать с ним не буду, потому что он тоже влюбится. Пообещал не делать этого. Мы начали танцевать - и ровно через месяц я объяснился ей в любви. Услышав в ответ “ты все испортил”, помучившись два дня, я предложил – давай забудем и станем просто танцевать. Мы танцевали полтора года. Это были очень драматичные и очень успешные выступления. На своем уровне мы выигрывали все турниры. Если сейчас в Москве есть пары международного класса, А-класса, В-класса, то тогда были только С- и D-классов. И в этом D-классе мы занимали первые места. Потом – от «несчастной любви» – я заболел, у меня обнаружился очаговый туберкулез. Аня приходила ко мне в больницу; в нарушение режима я однажды убежал оттуда, чтобы тренироваться. С очень большой теплотой вспоминаю то время: романтичное, красивое, интересное… Выйдя из больницы, я решил, что, наверное, мешаю жизни девочки, что нужно с ней расстаться. Пригласил ее на танцы в Парк культуры Горького, подарил цветы и сказал, что это - наша последняя встреча. Через 26 лет я узнал, что она готова была остаться со мной и уже написала своему молодому человеку письмо…
- Партнеры в Вашем виде искусства неизменно влияют не только не уровень мастерства, но и судьбу друг друга?
- Среди многих интересных кандидатур на место новой партнерши главной стала солистка ансамбля “Школьные годы” Людмила Попова. Я постепенно излечивался от предыдущей любви и приобретал новое качество – в отношении к людям и танцу. Через 7 лет мы стали супругами и после этого прожили вместе еще 20 лет. То есть 27 лет продолжался этот союз и для многих он являлся идеальным танцевальным дуэтом и идеальной человеческой парой. Когда мы разошлись, окружающие впали в шок. У нас была великолепная жизнь, огромное количество турниров. Практически мы были парой, благодаря которой долгое время Советский Союз показывал, что мы и в области бальных танцев…
- “Впереди планеты всей”…
- Да. Однажды мы были в Великобритании на чемпионате Европы, сразу после которого нас пригласили на чемпионат мира в Лондон. Тогда в СССР существовало негласное распоряжение, что люди не имеют права выезжать в западную страну чаще, чем раз в полгода. По нашему поводу международный отдел ЦК КПСС принял специальное решение. Однако после выступления в Лондоне нам предложили приехать на Блэкпульский фестиваль – это крупнейшее событие, самый престижный и самый старый турнир, который сегодня проводится в восьмидесятый раз. Все участники прибывают туда за свой счет, а нам англичане готовы были полностью оплатить расходы: дорогу, проживание, пребывание за неделю до турнира - только бы мы приехали. Сейчас это может казаться не существенным, но в советское время с его командировочными расходами подобное предложение выглядело серьезно. Англичане сами разговаривали с нашим посольством, где их и нас обнадежили – в результате в нужный момент мы ни до кого “не дозвонились”. И после этого три года мы никуда не ездили.
- Это был трагический период?
- Это был особый период. Мы получали приглашения на все крупнейшие турниры, чемпионаты мира и Европы. Нас приглашали в порядке исключения, несмотря на то, что наша страна не была членом Международной профессиональной федерации. И каждый раз, когда подходил момент очередного выезда, нам говорили “нет”. После трех лет такой жизни мы постарались добиться встречи с одним из руководителей идеологического отдела ЦК КПСС. В результате он не мог не поверить в то, что мы нормальные люди, считающие, что бальные танцы не только очень хорошо вписываются в концепцию гармонического развития личности, но и соответствуют многим другим постулатам, которые декларировались в нашей стране. После этой встречи мы опять начали ездить. В 1988 году в Токио состоялся наш последний турнир “Чемпионат мировых звезд”; он проходил в огромном зале, вмещающем 50 000 зрителей. Через неделю состоялся Первый московский международный конкурс, который проводило Всесоюзное музыкальное общество, а я был главным организатором этого события. На его открытии мы попрощались с публикой, сообщив, то будем продолжать только показательные выступления. С этого момента началась моя организаторская деятельность.
- Как отразилось на Вашем отношении к танцу образование инженера-электронщика – специалиста по точным материям?
- Не знаю. Может быть, необходимость заниматься точными науками и техническим вопросами заложила основы, которые необходимы при моей сегодняшней работе: методичность, последовательность. Плюс – она обеспечила отсутствие хаотичности, которая иногда встречается у работников культуры; наверное, не у всех. Какую-то пользу этот институт мне, безусловно, дал – хотя учился я там средне, поскольку это было “не мое”. Время от времени собирался учиться хорошо… И в школе так было; но, когда мы с друзьями вместо двоек решали получать пятерки, – все равно шли пятерки и колы. Может быть, преодоление трудностей – сдача экзаменов, защита диплома – были полезны с той точки зрения, что позже, на балетмейстерском отделении ГИТИСа, учиться было легко. Это уже было “мое”. Отсюда можно сделать только один вывод – бесследно, наверное, вообще ничто не проходит. Главное: родители и близкие не должны убеждать человека идти по тому пути, который им - а не ему - кажется верным. Нужно отслеживать предрасположенность.
- Советская программа значительно отличалась от международной – как удавалось конкурировать?
- Мы, в основном, занимались международной. Советскую программу нам как бы навязывали - в противовес тому, что хотелось делать. Идеологические органы, иногда разрешая нам заниматься любимым делом, фактически выдвигали следующую идею - если там хотят, чтобы вы танцевали их танцы, пускай они танцуют наши. Конечно, наши танцы там никто танцевать не собирался. Здешние товарищи, увлеченные идеологической борьбой, не могли понять, что международная программа – это не танцы, созданные буржуазным обществом, а музыкальные формы, которые отобраны временем. Танго или вальс – музыкальные формы, нашедшие хореографическое воплощение. У нас существовал аннотированный список советских танцев из 150 образцов. Может быть, в какой-то степени эти танцы были несколько искусственными, но даже сегодня они вполне могли бы использоваться в школах в качестве материала, на котором обучаются правильной постановке корпуса, пластике рук и так далее. Сами по себе эти танцы не были ужасны, но когда их противопоставляли чему-то, мы не могли их не отвергать. Может быть, при выездах за рубеж у нас не хватало определенных знаний, которые имелись у западных пар, – там были иные тренеры и традиции. С другой стороны, мы больше занимались хореографией; тело и двигательный аппарат моей партнерши, которая с 7 лет занималась балетом, были великолепно подготовлены. Наверное, не обладая привычными для западной традиции чертами, мы привносили в нее что-то свое.
- Из Вашего опыта можно заключить, что танец – это идеологизированный вид искусства?
- В СССР все было идеологизировано. И музыка была политическим видом искусства: нельзя было играть на контрабасе или саксофоне, гораздо большую поддержку получали те, кто занимался баяном, а не аккордеоном. В нашей области тоже были апологеты, заявлявшие, что русскому человеку танцевать в смокинге или фраке противоестественно: ему больше идут косоворотка, лапти и веревка в качестве пояса. Конечно, танцы - это социальная форма общения людей. В каждом слое они разные. Скажем, представители королевской крови, “отрываясь” на дискотеках, в то же время умеют совершенно иначе вести себя на светских мероприятиях более высокого уровня. Для любого человека уметь двигаться, танцевать и адекватно чувствовать себя в разных предлагаемых обстоятельствах – это волшебное качество.
- Популярность бальных танцев сегодня несравнимо меньше той, которой они пользовались в советское время?
- Это всегда было красиво. Но, поскольку в то время красота встречалась очень редко, она была особенно ценна. Когда в новогоднюю ночь показывали “Мелодии и ритмы зарубежной эстрады”, они становились крайне востребованными. Люди ждали программу “Танцы, танцы” после “Голубого огонька” в 4 утра… Это происходило раз в год, и хотя бы потому становилось очень запоминающимся. Нашу пару зрители старшего возраста помнят не только потому, что мы делали многие программы, но еще и потому, что часто работали в эстрадных концертах. Сейчас вообще ушла практика сборных концертов. Есть вокалисты, танцевальные коллективы, но мастерство индивидуальных пар нивелировано полностью. Наверное, приходят другие формы. Считаю, сегодня манипулирование сознанием – вещь абсолютно очевидная и реальная. Телевидение не хочет транслировать показательные выступления, зато появляются реалити-шоу, неизвестно на кого рассчитанные. Если основная масса их смотрит, то можно только сожалеть об уровне этой массы. Все забыли о том, что по идее телевидение должно нести воспитательную функцию и уж ни в коем случае не шокировать, не играть на пороках, предлагая не эстетичную продукцию. Помню, когда Кубок мира по танцам на канале НТВ был в 7 часов вечера, то по рейтингу это была одна из самых популярных программ. Рейтинг ведь зависит не только от того, какова программа, но и от времени, когда она идет…
Допустим, в США ни один пятизвездный отель не строится без большого convention-центра, который может использоваться как бальный зал. Бал - не в смысле Наташи Ростовой… Каждая конференция заканчивается тем, что люди сидят за столами, танцуют. Это особая – бальная – форма общения. У нас в принципе нет таких залов, даже на уровне проектов гостиниц. Этого нет в менталитете людей, от которых зависит решение проектов. В лучшем случае имеется большое помещение под дискотеку, что тоже хорошо: молодежь проходит через определенный этап своего развития, когда ребятам нужно наплясаться от души, может, мебель сломать… Но все это должно быть в комбинации с другими возможностями, когда люди могут реализовать себя еще и в иной среде. Когда в 1995 году я вернулся из Америки, мне показалось, что страна как раз переходит в то состояние, когда люди хотят организовывать свой досуг по-другому, заниматься танцами... Сегодня не могу сказать, что это явление развивается в той прогрессии, которая тогда ожидалась. Интерес к бальным танцам, конечно, сохраняется, но этому жанру негде развиваться. Раньше московское правительство обсуждало вопрос о том, чтобы в каждой префектуре построить ледовый дворец, потому что в Россию вернулась Ира Роднина – замечательная, героическая женщина и гениальная спортсменка. Но ее мечты в этом плане не сбылись. Мы тоже неоднократно говорили городским властям, что неплохо создавать такие центры, где люди могли бы танцевать. На наших турнирах зрители пребывают в экстазе. Один из высокопоставленных чиновников администрации президента сказал: “Да, люди приходят, и им нравится - но это как бы не из нашей жизни, с другой планеты”.
- Не кажется ли Вам, что как в советское время, так и сейчас занятия бальными танцами – это некоторое бегство от действительности?
- Что называть бегством? У человека, который начинает двигаться под музыку, больше вырабатывается гормонов счастья. В любом случае, культивируя у себя хорошее настроение, люди стремятся почувствовать себя лучше, чем это привычно в повседневности. Как-то, еще в пятом классе, вернувшись домой из пионерского лагеря, я сказал – мама, мне нужно сшить пиджак, потому что иначе я не могу ходить на танцплощадку. В только что построенные Лужники тысячи людей приходили в пиджаках и галстуках танцевать - фокстроты, вальсы… До появления шейка, брейка и тому подобного танцы были парными. Кроме прочего, это связано с социальным укладом. Известно, что сегодня есть много проблем с институтом семьи – и танцы другие, люди больше разделяются. У меня почему-то всегда была такая мысль: когда люди “натрясутся” по отдельности, у них возникнет ностальгия по высоким человеческим отношениям - они начнут сближаться. Может быть, станут счастливы и опять соединятся.
Бальные танцы – это идеальные отношения мужчины и женщины!
Журнал "Буржуазия", 2005